«Я плакала почти каждый день». Монолог молодого учителя о работе с особыми детьми

Я пыталась работать по профессии. Писать о культуре было не очень интересно — хотелось быть полезной для общества, для страны. Десять лет назад писать о политике было чуть проще, чем сейчас, но все равно не очень просто. Так что я решила попробовать быть нужной и полезной в других местах.

Моя мама работала в школе, она по образованию педагог. И я — больше в шутку — спросила, может, и меня в школу возьмут? Она предложила мне попробовать.

Школа была инклюзивная. Это значит, что обычные дети учатся вместе с детьми с особенностями развития. Еще были индивидуальные ученики — те, кто из-за нюансов в поведении не мог учиться в классе или не осваивал общую программу.

Мне достался коррекционный класс, где дети были интеллектуально сохранные, но с особенностями. Было много разных приколов. Например, они могли вырезать из дерева половой член, принести его и поставить на парту. Мне было 20 лет, и это было больше смешно, чем неприятно. На уроках они не делали практически ничего. Могли смеяться, швыряться чем-то. Сидеть в телефоне вообще было нормой для них. Мне кажется, мой первый класс (это были девятиклассники) вообще не воспринимал меня как учителя. Так сложилось, что у них все учителя были молодыми, и они называли их просто по именам: «Сейчас придет Машка», «Сейчас Андрюха будет ругаться, что мы тут дурака валяем!».

К счастью, класс был маленький. В нем было всего 7 или 8 человек. Но они были сильно педагогически запущены, им было ничего не интересно. Это были действительно сложные подростки, но с некоторыми из них у меня сложились очень хорошие отношения.

Чтобы найти подход к детям, я общалась с более опытными учителями, сама пробовала разные способы. Например, пыталась играть в строгую училку. Но это вообще не зашло. Поэтому я решила стать им старшим товарищем. И дети почувствовали, что мне можно доверить секреты, поговорить на темы, не касающиеся уроков. Так что сначала мы стали приятелями, а уже после этого они смогли увидеть во мне человека, который может их чему-то научить. Сначала они проверяли границы и от маленьких шалостей переходили ко все большему и большему. В какой-то момент я спросила: чего вы вообще от меня хотите? Они задумались и сказали: нам весело. Я ответила, что мне вот совсем не весело. И как-то так мы с ними хорошо поговорили тогда. Они сами предложили, что будут беситься на улице после уроков. Мне кажется, это было точкой невозврата, после которой стало легче.

В первый год я довольно часто чувствовала отчаяние. Я пыталась придумывать какие-то интересные игры, заинтересовать детей своими предметами, но ничего не выходило. Возникали мысли, что, может, дело во мне, что это все просто не мое. Но потом я решила, что надо верить в себя и в детей.

Мне кажется, что при любом общении главное — будь то общение с ребенком, коллегой, приятелем — не вешать ярлыки. Не говорить, что я уже неделю объясняю одну тему, а он ничего не понимает. Вполне возможно, что у него какая-то сложная ситуация в жизни, и он проявляет защитную реакцию. Может, это реакция на нового человека. Наверное, если бы меня довели до какого-то предела, я бы все бросила и ушла, но такого, к счастью, не было.

Диагнозы детей учителю не сообщают. Родители, если хотят, могут рассказать сами, но в целом приходится догадываться, делать выводы после общения с ребенком. Спрашивать учитель тоже не имеет права. Но диагноз важно понимать, чтобы найти правильный подход к ребенку. Потому что умственная отсталость — это одно, а аутизм — совсем другое. Так что первое время приходится плыть наугад в темноте, чтобы понять, как вообще подступиться к ребенку.

Родители тоже бывают разные. Есть те, кто осознает, что у ребенка есть особенности и особые потребности. С такими родителями проще общаться. Это и для ребенка лучше, для его реабилитации. Если ты принимаешь ситуацию, то понимаешь, над чем надо работать, не требуешь от ребенка невозможного.

А есть родители, которые считают, что ребенок, который в 15 лет не разговаривает, скоро будет учиться в институте и жить отдельно. Понятно, что с такими людьми очень сложно. Ты хочешь помочь, у тебя нет цели кого-то оскорбить, обидеть, надавить родителям на больное место. Ты предлагаешь, чтобы ребенок, который не говорит, начал осваивать специальные карточки, чтобы он мог показывать, как-то сообщать о своих желаниях. Но они не хотят и упираются в то, что он будет говорить. И из-за этого сильно теряют время.

Моя первая школа была инклюзивной, а сейчас я работаю в специализированной школе для особенных детей. Я считаю, что инклюзия — это очень полезно. Здоровые дети видят, что есть разные люди, они учатся терпимости, взаимопомощи. Когда я работала в инклюзии, я ни разу не видела такого, чтобы особенный ребенок нуждался в помощи, и никто из учеников ему не помог. Ни разу не было такого, чтобы кто-то над кем-то издевался. Мне кажется, что нормотипичные дети, которые учатся в инклюзии, вырастают более добрыми. Я не могу себе представить, чтобы такой человек вдруг начал травить другого из-за особенностей его внешности, речи и так далее.

С буллингом я в своих школах не сталкивалась никогда. Хотя там были и есть очень разные дети. Например, был мальчик, который вообще не мог сдерживать себя при виде еды. Если кто-то что-то ел, он мог подойти и откусить, схватить чужую еду и убежать, вырвать из рук. Но это все воспринималось как «ну, это Миша в своем духе!». Все понимали его особенности и относились к нему по-доброму.

Для особенных детей инклюзия тоже очень хороша. В специализированной школе ребенок с особенностями видит вокруг исключительно таких же детей. И у него не возникает навыка общения. Особенные дети очень мало общаются между собой. Они чаще всего в своем мире, больше общаются сами с собой, чем друг с другом. Поэтому мало у кого развита речь.

Чтобы особенному ребенку было легче освоить школьную программу, ему могут выделить тьютора. Тьютор все время находится рядом с ребенком, сидит с ним на уроке. Если у ребенка начинаются какие-то поведенческие проблемы, тьютор успокаивает его, может выйти с ним в коридор, пройтись, потом вернуться в класс и продолжить заниматься.

К примеру, у детей с расстройством аутического спектра есть свой особый алгоритм выполнения работы. Им нужно обязательно закончить начатое. Если ребенок не успевает доделать упражнение вместе со всеми, а надо уже двигаться дальше, у него может начаться истерика. Чтобы этого избежать, он спокойно заканчивает упражнение вместе с тьютором. Тьютор дает ребенку возможность двигаться в своем темпе и при этом усваивать программу. Это моральная поддержка и переводчик между учителем и учеником.

Самое сложное в работе — когда начинают штырить эмоции, накрывает жалость к детям, к родителям. В начале работы было очень тяжело, я приходила домой и плакала почти каждый день. Мне ужасно было жалко всех. Я сознательно с этим боролась, потому что понимала, что жалостью я детям не помогу. Если хочешь научить чему-то ребенка, от него надо требовать.

Есть один мальчик, он пришел к нам в школу недавно, и он очень тяжелый. Он вообще не говорит, постоянно бегает, машет руками, всех дергает, мешает вести урок. Понятно, что в первый момент это вызывает желание его как-то угомонить, усадить, успокоить. Но потом ты смотришь на него, и что-то в голове щелкает. Ты видишь, что он такой чистенький, хорошо одет, о нем заботятся родители, они положили ему с собой мытое яблоко и вафельку. Почему-то именно от этого иногда становится очень грустно. Грустно от понимания, что, как бы ты ни хотел помочь ребенку и родителям, ты ничего особенно сделать не можешь.

Бывают уроки, когда дети рассказывают о своих семьях или домашних животных. Кто не может рассказать, приносит фотографии. И ты видишь, какие они все милые на этих фотографиях, и думаешь о том, что будет с ними дальше в жизни. И понимаешь, что ничего хорошего, скорее всего, не будет. Это, наверное, самое тяжелое.

В моей первой школе все учителя имели примерно одинаковые политические взгляды. Умеренно-оппозиционные, скажем так. Открыто этого, конечно, никто не выражал, но в кулуарах всем все было известно. И когда в 2012 году всем сказали пойти на выборы президента, все пошли и отдали свой голос за Михаила Прохорова.

На выборы мы должны были прийти обязательно, лучше в первой половине дня, так как школа должна была отчитаться, но в плане выбора кандидата никаких указаний не было.

Не думаю, что были бы какие-то санкции, если бы я вообще не пошла. Но надо понимать, что директору за это, скорее всего, прилетело бы. А если у тебя хорошие отношения с человеком, то ты просто не хочешь его подставлять. Я исправно хожу на все выборы с тех пор, как стала работать в школе, но за Путина не голосовала ни разу.

В социальных сетях у меня нет не только учеников и их родителей, но вообще никого с работы. Моя жизнь — это моя жизнь, и мне не хочется, чтобы кто-нибудь потом ее обсуждал. У меня в соцсетях нет ничего такого, что могло бы вызвать сильное осуждение. Ну, может быть, матом иногда могу ругнуться. По поводу волнующих меня вопросов я даже на закрытых страницах стараюсь высказываться довольно завуалированно, но выставлять это на всеобщее обозрение все равно не хочется.

Фото в купальниках, из-за которых было несколько публичных скандалов у разных учителей, я не выкладываю. Но не потому, что боюсь, что их увидят дети или родители. Просто мне это не нужно. Но если бы я хотела, я бы делала это.

Случай, из-за которого это все началось, вообще абсурдный. Учительница выложила фото в спортивном купальнике, потому что она занималась моржеванием (речь об учительнице из Барнаула Татьяне Кувшинниковой, которая была уволена за фото в соцсети в 2019 году — прим. ред.) Это же хороший пример для детей, стимул!

Это же не фото на пляже с бокалом и в эротической позе. Такое для учителя, наверное, не очень.

За время работы в школе я стала терпимее относиться к людям вообще. Я для себя решила: ты никогда не знаешь, что у человека за ситуация в жизни. Вот он наорал на тебя в метро. А может, у его ребенка шизофрения? Мне кажется, что нам всем надо понять, что у всех есть свои переживания и трудности. И если кто-то поступил плохо по отношению к тебе, он, скорее всего, не имел в виду лично тебя, просто у него в жизни накопилось очень много проблем, которые он не знает, как решить.

Если ты хочешь рассказать нам свою историю, присылай ее на editorial@sova.today

Фото автора George Becker: Pexels