Екатерина: «Внутри все рвалось в клочья, а снаружи я закрылась»
Началось все еще со двора, с раннего детства. Но там мы постоянно со старшей сестрой гуляли, она меня в обиду не давала особо. Самая жесть была в школе. Так как у меня есть нюансы во внешности, а дети такое не прощают, с первого класса были просто какие-то смешки, обзывания, из серии: «косая, косоглазая», и т.д. Кому на что фантазии хватало. Но это было по лайту все. И вот тут наступает пятый класс, и случается самое страшное.
У меня тогда была подружка Надя. А ее мама в нашей школе преподавала русский и была классным руководителем у семиклассников. И вот, Надина мама на зимние каникулы везет свой класс в Питер. И зовет меня с ними. Моя мама меня отпускает, мы едем. И в Питере что-то случается. Что именно, я не помню, сколько ни пыталась вспомнить. Мы с Надей почему-то ссоримся. И по возвращении в школу Надя начинает про меня рассказывать всем какие-то гадости. Якобы я там что-то у кого-то воровала, в Питере… Ну и после этого буллинг уже приобрел новые краски. Меня продолжали обзывать, в основном это были мальчики. Вся параллель. Толкали, иногда пинали. Могли отобрать портфель и спрятать куда-нибудь. Помню, больше всего боялась А-класс. Там были самые жестокие мальчишки.
В восьмом классе нас расформировали, я попала в математический класс, где были в основном мальчики из А-класса. Там был просто ад. Тряпка, которой с доски вытирают, брошенная в меня — это самые цветочки были. Могли что-нибудь вылить или засунуть гадость какую-нибудь в портфель, прятали мои вещи. Самая жесткая ситуация, которую помню: они меня зажали в плотное кольцо, не давали выйти. Обзывались, унижали и плевались в меня.
В девятом классе меня перевели в обычный класс, где в основном были мои старые одноклассники.
После девятого класса я ушла из школы и поступила в колледж. Там уже и подруги появились, и выровнялось все. В общем, все закончилось.
Что я чувствовала? Внутри все вдребезги, на клочки рвется. Хочется рыдать, орать и убивать. А снаружи я просто закрылась. Делала вид, что мне все равно — так было проще, так им быстро становилось неинтересно.
После этого я очень долго боялась людей, мечтала вылечить все мои нюансы, особенно косоглазие. К сожалению, это невозможно. Когда узнала об этом, лет в 16-17, у меня была истерика. Сложно сходилась с людьми, боялась. И долго очень была зажатой и закрытой. А потом у меня появился мой Рома. Он даже не замечал моих недостатков. Долго — полгода, не меньше прошло. Мы как-то раз гуляли с ним, я что-то ему оживленно рассказывала, он внимательно слушал. А потом спросил: «Почему ты рассказываешь что-то мне, а смотришь всегда в другую сторону?». И я такая: «Чтооо? Ты реально не знаешь?». Это было страшно — я его тогда уже полюбила и жутко боялась, что вот сейчас скажу, и все непоправимо изменится. Но нет. Он это принял. Принял спокойно и до сих пор говорит, что я самая красивая.
А дальше меня просто жизнь забрасывала на такую работу, где я постоянно контактировала с огромным количеством людей (продавец-консультант, сотрудник кондитерской, потом вообще свой бизнес случился). И у меня это хорошо получалось. Постепенно и людей бояться перестала, но все равно была очень зажатой. Пряталась за свою челку. Сейчас мне 30 лет, буквально полгода назад я стала ходить без челки периодически. Все благодаря проекту «Особенная красота», а потом и моему психологу. Мы с ней проработали со всех сторон эту проблему.
По сути, принятие и полная проработка этой проблемы началась именно с «Особенной красоты». Не знаю до сих пор, как я на это решилась. Нужно было рассказать толпе знакомых и незнакомых мне людей свой самый страшный секрет. Рассказать о том, что я так долго и старательно скрывала. И это помогло.
Мария: «Самое обидное — что взрослые не умели разруливать эти проблемы»
В школе у меня было мало друзей, меня часто обижали. Один из самых запомнившихся случаев — после физкультуры одноклассницы сфотографировали меня в раздевалке без штанов. Лица не было видно, но было понятно, что это я. Эту фотографию распечатали, я видела, как она гуляет по классу, попадает в руки мальчикам, над ней хихикают. Это было ужасно. Я выбежала из класса вся в слезах. Было много других случаев: у меня могли украсть деньги, девочки, зная, что мне нравится один мальчик, специально увивались вокруг него, привлекая к себе внимание. Мне до сих пор иногда в кошмарах снится, что надо идти в школу.
Самое обидное было, что взрослые — ни учителя, ни родители — не умели это все разруливать. Папа приходил в школу разбираться, но это делало ситуацию только хуже. А дома мне говорили: «Не обращай внимания! Они просто завидуют!» Мне никто не объяснял, как вообще на это все реагировать.
Сейчас у меня самой есть дочка, она очень нежный цветочек, и ее было бы легко обидеть, и отец ей прямо говорит: «Если тебя обидели в первый раз, скажи, что так нельзя, чтобы тебя не трогали. После второго раза пожалуйся воспитателю. А если обидчик не понимает, то просто дай сдачи». Наверное, в моем случае это тоже было бы правильно. А у меня в детстве создавалось ощущение, что я сама виновата в том, что реагирую на буллинг, эмоционально его воспринимаю, а надо всего лишь проще относиться.
Любовь: «Я решила, что если надо мной издеваются, я буду работать на опережение»
Я всегда выделялась на фоне сверстников, была выше их на голову. В средней школе меня начали дразнить. Мне повезло, что в моем классе были понимающие ребята, с ними отношения были нормальные, но дети из других классов постоянно меня задирали.
Но самое жесткое было в летних лагерях. Я ездила сразу на несколько смен, так как в лагере работала мама.
В лагере все смеялись над моим ростом, даже взрослые. Например, один из вожатых вскользь бросил, проходя мимо: «О, дылда какая!» Меня это очень задевало, было очень тяжело, потому что я не могла ни с кем подружиться.
Мне объявляли бойкот, со мной не разговаривали, в меня плевались, воровали мои вещи. Я обращалась ко взрослым, но мне никто не хотел помогать. Я хотела переселиться в другую комнату, но никто не хотел со мной меняться. Самым страшным было то, что я не понимала, почему со мной так обращаются, ведь я не сделала для этого ничего. То есть меня выбрали, потому что я отличалась от других по внешности и была мягкой по характеру и не могла дать отпор.
Я не очень понимала, как себя вести, как со всем этим справляться. Иногда попадались дети, которые мной манипулировали. Когда им было что-то нужно, они общались со мной нормально, как друзья, а потом снова начинали травить.
Я рассказывала вожатым, но они не хотели ни в чем разбираться. Только один раз они отреагировали — когда во время игры в пионербол мальчик начал меня задирать, обзывать жирной коровой, я не выдержала и повалила его на землю, и мы начали драться. Тогда вожатые повели нас с этим мальчиком к моей маме (она работала в изоляторе, лечила детей) разбираться, почему я так себя веду. Я очень боялась, что мама будет ругаться, скажет, что я сама виновата, ведь я была инициатором драки, хоть меня и довели до этого. И я невероятно благодарна маме за то, что она встала на мою сторону и защитила меня. Но в целом у родителей была позиция, что надо игнорировать, когда тебя обижают. Это неплохой совет, когда ты понимаешь, что люди унижают других не от большого ума, и это тебя не задевает. Но когда задевает, а ты пытаешься делать вид, что нет, это плохо работает. Так что у меня ничего не получалось.
Конечно, все это очень повлияло на мою самооценку, которая в какой-то момент оказалась ниже плинтуса. Я была очень застенчивой, всегда боялась чужой оценки, всегда старалась вести себя тише воды, ниже травы. Особенно страшно было в новом коллективе.
А потом меня как будто бы пробило — я решила, что если надо мной смеются и издеваются, я буду работать на опережение и посмеюсь над собой так, что ни у кого и повода не будет это повторять, потому что я всех уже посмешила. Я стала очень много шутить, в том числе и над собой, носить одежду кислотных цветов. При этом внутри я была все такая же закомплексованная, но я внешне я изображала уверенность и никому не давала повода смеяться над собой. В целом мне стало легче от этого. Но проблемы оставались — я долго не могла построить отношения, часто слышала от парней, что рядом со мной им неудобно, неловко. Бывало, что шла с кавалером по улице и слышала смешки в спину из-за того, что у нас большая разница в росте.
Постепенно я начала себя принимать себя и свой рост.
Ольга: «Когда в семье все хорошо, буллинг не так сильно травмирует ребенка»
Моя история достаточно обычная для российских школ. Я перешла в новую школу, и сначала все было нормально, у меня появились подруги. Но потом получилось так, что я перешла дорогу одной популярной девочке, и вокруг меня образовался комок сплетен и слухов. Меня стали обвинять в том, чего я не делала — говорила о ком-то что-то плохое, кому-то что-то писала, хотя это было не так. Каждый день я не знала, в чем меня обвинят сегодня и за что мне придется оправдываться.
В итоге эти ложные обвинения стали поводом оскорблять меня, затыкать мне рот, обзывать. Непонятно, кому от этого была польза — наверное, я просто раздражала кого-то, и они так развлекались.
У меня в то время были прыщи, я донашивала одежду за сестрой, новую одежду мне не покупали — это все тоже служило поводом для того, чтобы я стала мишенью для оскорблений.
Постепенно у меня начали ухудшаться оценки, учителя стали ругаться, что я очень медленная, ничего не понимаю, а мозг просто отказывался работать, потому что я постоянно была в стрессе. Дома тоже были проблемы, поэтому там я тоже не чувствовала защиты и безопасности, и было действительно тяжело.
Конечно, учителя как профессионалы должны видеть, когда ребенок загнан, на стрессе, должны понимать, почему он тупит. Но учителям обычно все равно, им не хочется этим заниматься и разбираться во всем. В школах нужны профессиональные психологи, потому что учителям совсем не до этого. Они заняты заполнением бумажек, отчетов.
После всего, что случилось, я закрылась, к концу школы вообще перестала пытаться общаться с кем-то, стала изгоем. На выпускной я не пошла, мне хотелось побыстрее закончить школу.
Мне кажется, когда в семье все хорошо, буллинг не так сильно травмирует ребенка. Он чувствует защиту и может себя защитить, отстоять границы. Но тот, кто умеет отстаивать границы, обычно не подвергается буллингу — буллинг сразу направлен на слабого. Родители могли перевести меня в другой класс, другую школу, если бы интересовались тем, что со мной происходит, если бы я могла рассчитывать на решение своих проблем. Но они были заняты своими проблемами, поэтому все сложилось так, как сложилось.
Екатерина: «Пережитый опыт сделал меня сильнее»
Я подвергалась буллингу в школе несколько раз. Первый раз мне было 8 или 9 лет. Второй раз мне было 15, и это было уже в другой школе. Были всякие насмешки, издевки. Я до сих пор не понимаю, какова была их причина. Хотя, причины у буллинга, конечно, не бывает — это поведение толпы, стаи.
Я до сих пор не разобралась для себя, как нужно реагировать на такое поведение, мне в детстве никто не объяснил, учителя никак не реагировали, родители пытались что-то сделать, но ничего не помогало. Были советы не реагировать, дать в лоб, но это все не работает. Мне помогло то, что у меня были друзья в других местах, вне школы.
Из-за пережитого в школе опыта я до сих пор с опаской смотрю на людей, постоянно жду подвоха, особенно в новых коллективах. Это с одной стороны.
А с другой — в какой-то степени этот опыт сделал меня сильнее. Я хотела доказать — самой себе прежде всего — что я чего-то стою. Мне кажется, что это помогает мне развиваться дальше. Наверно, это был в том числе мой способ справиться с ситуацией. Но в любом случае это травмирующий опыт.
Мнение психолога: «Травля — это болезнь всей группы»
Первые проявления буллинга можно наблюдать уже во 2-3 классе в группе детей 8-9 лет, пик происходит в младшем подростковом возрасте (11-13 лет), а к концу подросткового возраста (15-16 лет) буллинг, как правило, уже стихает.
Но может быть и в более старшем возрасте. Есть и студенческий буллинг, и на работе (моббинг), но там уже обычно более осознанные действия, там меньше бессознательного.
В детской же группе буллинг скорее бессознательный. Дети обычно не понимают, что занимаются травлей. Когда ты сообщаешь им, что их действия являются насилием (потому что травля — это насилие), они обычно очень удивляются, потому что считают, что просто шутили, например.
В любой детской группе происходит динамика, дети учатся (они пока не умеют этого) кооперации и конкуренции, они учатся решать конфликты, договариваться. И у каждой такой группы должен быть взрослый наставник (классный руководитель, вожатый, учитель), который присматривает за этой группой и обучает их навыкам социального взаимодействия, он отвечает за динамику группы. Задача родителей — доверительная и поддерживающая среда дома, а вот когда дети находятся в группе, там уже присматривать должен учитель (если мы говорим о школе).
И вот если взрослый наставник как бы самоустраняется с позиции взрослого («Вас много, а я одна/один», «Моя задача предмет преподавать, а не разбираться, чего там у них», «Сами разберутся» и т.д.), то детям приходится «самим разбираться». Тогда группа может стать дисфункциональной и возникнет буллинг. Потому что у детей нет общей цели или позитивной общей деятельности, как в кружке, где все увлечены чем-то одним. А их собрали в группу по случайному принципу. Там у всех разные интересы и нет общей цели.
Родителям стоит обращать внимание на резкие изменения в поведении и настроении ребенка.
Например, ребенок стал систематически:
- отказываться идти в школу;
- возвращаться из школы в подавленном настроении;
- говорить о себе плохо, что его никто не любит или что он «какой-то не такой».
Изменения в поведении ребенка не означают стопроцентного наличия травли, но это повод родителя обратить внимание на то, что происходит. Здесь можно спросить самого ребенка о том, как у него дела в школе, и, возможно, обсудить этот вопрос с классным руководителем.
Травля — это болезнь всей группы, поэтому нельзя никого выделять, это может обострить ситуацию. Работать надо со всей группой, ведь там все страдают: свидетели, которые не участвуют в буллинге, а наблюдают за ним, жертва, преследователь, ведь такое поведение развращает.
Задача родителя найти того взрослого, который возьмет на себя ответственность за групповую динамику. То есть сначала мы обращаемся к учителю. Если учитель не знает, что делать, или не хочет брать на себя ответственность, то мы обращаемся к следующему взрослому в системе — директору. И далее выше, хоть до министра образования. Потому что вопрос буллинга дети не могут решить сами, родители не находятся с этой детской группой в школе, они не могут здесь помочь детям напрямую, а в школе за безопасность детей отвечают учителя и директор. С ситуацией буллинга может работать школьный психолог, но ему должен дать такие полномочия директор.
Когда педагог берет на себя ответственность, буллинг прекращается.
То есть первое, что надо сделать — взрослому взять на себя ответственность за группу и начать транслировать группе, что насилие неприемлемо ни в каком виде.
Не работают такие советы, как «Не обращай внимание», «Будь выше этого». Разговор с группой может выглядеть так: «Дети — то, что происходит, это травля, травля — это эмоциональное насилие, и это запрещено, это нарушение прав человека, травля недопустима. В нашей группе этого не будет. Мы все вместе за это ответственны и мы все вместе сделаем так, чтобы это прекратилось. Мы все вместе справимся». Здесь мы подчеркнули, что в ситуации участвует каждый, нет тех, кто в стороне. А также выразили свою категоричную позицию взрослого. Здесь мы говорим уважительно и не подсвечиваем кого-то одного. Взрослый должен быть устойчивым, а не «вас много, а я одна/один».
С булли (тем, кто травит) нужно поговорить по-человечески, не при всем классе, спросить как у него дела, выслушать его, часто у такого ребенка непростая жизнь. Ему, может быть, нужен заботливый взрослый, который даст ему позитивный опыт, если в семье он такого опыта не получает.
Жертву травли не надо выделять никак при всех, оставляем ее в покое, работаем со всей группой.
Родители тоже должны понимать, что травля — это болезнь группы, не должно быть расслоения мнений у родителей, что одни ни при чем, вторых жалеют, третьих ругают. Родители должны быть заодно и транслировать то же сообщение про то, что травля неприемлема.
Очень важно мониторить и поддерживать позитивные изменения в группе, озвучивать их, победа над травлей должна стать общим делом. Взрослый не должен бросать группу саму разбираться. Он должен быть заинтересованным, спрашивать, что удается, есть ли трудности, быть внимательным.
Если вмешательство ответственных за группу взрослых не помогает или травля принимает серьезные формы в виде физического насилия, то ребенка, которого травят, стоит забрать из этой школы, так как там ситуацию решить не могут.
Есть проект травлинет.рф, где можно посмотреть подробные алгоритмы действий для родителей и учителей.
Фото автора RODNAE Productions: Pexels
